Аркадий Бартов

В ГОСТЯХ У СОВЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

(Из цикла "В гостях у литераторов")

В гостях у Горького

"В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим", — сказал Алексей Максимович, знакомясь с гостями у виллы Сорито. Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много — из дружественных стран Европы и Америки, а также работники советского полпредства и местных властей. Гостей быстро доставлял к вилле из Сорренто на гоночной машине сын Алексея Максимовича Максим Алексеевич. Там их уже ждали — гонг настойчиво сзывал к обеду. На столах среди тарелок пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один молодой английский писатель с чувством воскликнул: "Выпьем за русского Рафаэля, за нашего хозяина!" Алексей Максимович строго посмотрел на молодого гостя и сказал: "Не умеем мы разговаривать с иностранцами, — и добавил, выпивая бокал лакрима кристи. — А я считаю, что Ломоносов ничем не хуже Гете, а как ученый — побольше!". Принесли перемену блюд. Разговор о литературе принял задушевный характер. "Талантливый человек, — сказал Алексей Максимович, дожевывая осьминога, — будет писать, и добавил, обводя взглядом столы, — впрочем, неталантливые тоже". Разговор о литературе принял откровенный характер. "Литература — это душа писателя, — сказал Алексей Максимович, — а моя душа кричит, как рыжая кошка и шерсть дыбом!" Алексей Максимович выпил бокал кьянти и добавил, — полегчало немношко". Принесли кино. "Кажный, — сказал Алексей Максимович, — должон мой фильм "Мать" смотреть". Посмотрели. Помолчали. Вышли из виллы в темную душную ночь. Видно было море, и Везувий, и столб огненного пара над ним, освещающий синеву моря и лазурный берег. Принесли на берег столы с вином. Зажгли костры. Алексей Максимович выпил бокал чинзано, посмотрел пристально на молодого английского гостя и спросил отрывисто: "Поговорим о любви. Что вы больше любите, огонь или воду?" Тот смутился. Ночь догорала, освещенная Везувием. "Давайте музыкантов пригласим, — предложил Алексей Максимович, помешивая палкой в костре. Хором стали звать. Собрались музыканты, наскоро настраивали струны, смущались "Выпьем с людями", — предложил Алексей Максимович. Выпили. Ну и заиграли же они. И полилась, полилась знойная, трепещущаяся песня неаполитанская песня. Уже всех гостей разморило, стихли разговоры о литературе, а песня все льется и льется.

На утренней заре разносили по комнатам работников советского полпредства и местных властей. Литераторов из дружественных стран Европы и Америки отвозил в Сорренто на гоночной машине сын Алексея Максимовича Максим Алексеевич. На лазурном берегу стояли рядом Алексей Максимович и советский полпред, провожая гостей. "Пора, пора на родину, — тихо говорил Алексею Максимовичу советский полпред, — народ ждет своего пролетарского писателя". Алексей Максимович ничего не отвечал, смотрел вдаль. Ветер трепал, озаренные Везувием,  полы его широкополой шляпы и рыжие усы. Молодой английский писатель, перед тем, как его внесли в машину, приподнял голову, посмотрел на хозяина, и задумчиво сказал, как бы про себя: "Хороший человек, наш Алексей Максимович".

В гостях у Шолохова

"В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим", — сказал Михаил Александрович, знакомясь с гостями на краю своего степного аэродрома. Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много — из ГДР, Болгарии и других дружественных стран, а также работники ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ. Гостей быстро доставляли к дому Михаила Александровича. Там их уже ждали — на большом лугу в тени деревьев были настланы дорожки, стояли тарелки для ухи, пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались за столы. Василий Белов и Олжас Сулейменов сели рядом. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один молодой венгерский поэт с чувством воскликнул: "Известно, что Дон впадает в Азовское море, но прошу заметить, что он впадает и в наши сердца". "Торопишься с комплиментами, — сказал Михаил Александрович, — я требователен к молодежи". Михаил Александрович обвел взглядом столы и добавил: "У меня к тому есть основания". Василий Белов и Олжас Сулейменов переглянулись. У Михаила Александровича спросили, что он ждет от молодежи. Михаил Александрович пристально посмотрел на молодого венгерского гостя и ответил: "Я всегда смотрю на молодежь с надеждой, как на яблоню в цвету, когда ждешь от нее первых плодов". Разговор о литературе принял задушевный характер. Кое-кто из гостей поинтересовался, куда пошли деньги за сталинскую, ленинскую и нобелевскую премии. Михаил Александрович ответил, что в фонд обороны, а также на покупку 50 овец эдильбаевской породы. Помолчали. "Да что о нобелевской премии вспоминать, — сказал вдруг Михаил Александрович. — Вручали мне ее в Золотом зале, но в вашем обществе мне веселее сердцу". Принесли перемену блюд. Разговор о литературе принял откровенный характер. "О чем писать? — размышлял вслух Михаил Александрович. — А ты как считаешь?" — неожиданно спросил он у молодого венгерского литератора. Тот поперхнулся и покраснел. Василий Белов и Алжас Сулейменов улыбнулись. "Скажу как рядовой читатель, — ответил сам себе Михаил Александрович. — Я за те книги, которые помогают людям больше видеть и, — Михаил Александрович ласково усмехнулся, — глубже знать".

Июньское солнце заливало своим благодатным теплом землю и вонзало золотые стрелы в донскую небесную рябь. "Тихая вроде, а какая в ней могучая сила! — восхищенно воскликнул Михаил Александрович. — Поговорим о наших воинах. Патриотизм надо воспитывать с пеленок. — Михаил Александрович показал на стоящих неподалеку работниц местного общепита и добавил с легкой грустью в голосе : — Вот и жизнь такая же неудержимая". Василий Белов и Алжас Сулейменов тоже взглянули на работниц. День догорал, все сидели в столовой, слегка усталые, разморенные. "Давайте девчат пригласим", — предложил Михаил Александрович. Хором стали звать. Собрались женщины, наскоро снимали передники, смущались. "Угостите для храбрости", — попросили женщины. Угостили. Женщины держали рюмки в руках, но не пили. "Нашли чем угощать, — усмехнулся Михаил Александрович. — Да они коньяк не пьют. Налили водки... Ну и пели же они. Уже всех гостей разморило, кроме Василия Белова и Алжаса Сулейменова, а песня все льется и льется.

Далеко за полночь разносили по комнатам гостей. Василий Белов и Алжас Сулейменов легли рядом. Стихли разговоры о литературе. Уже унесли гостей из ГДР, Болгарии и других дружественных стран, а также работников ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ. За столом остались лишь молодой венгерский гость и весь залитый светом Михаил Александрович. Ветер трепал его седой чуб. Молодой венгерский поэт попытался встать из-за стола, приподнял голову, посмотрел на хозяина, и задумчиво сказал, как бы про себя: "Хороший человек, наш Михаил Александрович".

В гостях у Катаева

"В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим", — сказал Валентин Петрович, знакомясь с гостями у себя дома в Переделкино. Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много — из братских союзных республик, а также участники семинара "Ленин в Шушенском". Гостей быстро доставили на скором поезде из Сибири к дому писателя и по скрипучим ступеням деревянной лестницы через маленькую железную дверь в стене провели в рабочий кабинет Валентина Петровича. Там их уже ждали — на столах среди тарелок со стерлядью пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались за столы. Сергей Михалков и участники семинара сели рядом. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один молодой одесский драматург с чувством воскликнул: "Известно, что Одесса — венец Черного моря, но прошу заметить, что наш хозяин венец советской литературы". Валентин Петрович пристально посмотрел на молодого гостя и сказал: "В моем алмазном венце много звеньев. Среди писателей есть и способные. Об этом я много думал в Буживале и Лонжюмо". Принесли осетрину на вертеле. Разговор о литературе принял задушевный характер. Валентин Петрович окинул взглядом Сергея Михалкова и заметил: "Неглубоко вскопана ленинская тема в детской литературе. Я много думал об этом в Буживале и Лонжюмо, но дерево посадил в Шушенском". Принесли фаршированную щуку. Разговор о литературе принял откровенный характер. Валентин Петрович посмотрел на стол и озабоченно спросил: "Где же мои рукописи, которые я отнес в "Новый мир"? — и добавил, напряженно прислушиваясь: — С минуты на минуту жду ответа". Принесли камбалу в красном вине. Участники семинара зашевелились. "А не принести ли нам граммофон?" — предложил Валентин Петрович молодому одесскому гостю. Тот хотел ответить, но поперхнулся соком камбалы. И полилась, полилась революционная рыбацкая песня. Уже всех гостей разморило, даже Сергея Михалкова, а песня все льется и льется.

Поздно вечером разносили по комнатам гостей. Стихли разговоры о литературе. Уже унесли гостей из братских союзных республик, а также участников семинара "Ленин в Шушенском". Яркие переделкинские звезды заглянули в окно рабочего кабинета писателя, осветили стоящего у маленькой железной двери в стене Валентина Петровича и алмазным венцом расположились над его седой головой. Когда выносили по скрипучим ступеням деревянной лестницы молодого одесского драматурга, он оглянулся на хозяина и задумчиво сказал, как бы про себя: "Хороший человек, наш Валентин Петрович".           

В гостях у Кочетова

"В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим", — сказал Всеволод Анисимович, знакомясь с гостями в редакции журнала "Октябрь". Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много — из дружественных стран Азии, а также борцы за мир. Гостей быстро доставили на метро в редакцию. Там их уже ждали. На столах среди тарелок с салатом из трески с хреном пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались. Николай Горбачев и Анатолий Сафронов сели у двери. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один пожилой новгородский секретарь обкома с чувством воскликнул: "Известно, что Новгород — родное гнездовье нашего хозяина, но хочу заметить, что его гнездовье также — наши сердца. Всеволод Анисимович окинул взглядом пожилого гостя и сказал, отепляясь лицом, пряча под надбровья светлую хитринку: "Торопишься с комплиментами. Бери пример с молодежи, а молодежь в Шри Ланке крепко борется за мир". Принесли салат из севрюги с помидорами. Выпили "Московской", запили квасом. Разговор о литературе принял задушевный характер. "О чем писать? — размышлял вслух Всеволод Анисимович, — мне по плечу высокая тема, но прошу учесть, молнии бьют по вершинам". Принесли салат из сельди со свеклой. Выпили "Столичной", запили квасом. Разговор о литературе принял откровенный характер. Всеволод Анисимович посмотрел пристальным, всепонимающим взглядом прищуренных пронзительных глаз из-под привислых бровей на сидящего у двери Николая Горбачева, а также на Анатолия Сафронова, и спросил: "Чего же ты хочешь человек? — Затем обвел строгим взглядом столы и ответил: — Мира во всем мире".

Стояла августовская теплынь, и чистое московское небо с зовущим бесконечьем мягкой, ровной  голубизны растворяло все вокруг щемящим чувством беспредельной жизни. "А не послушать ли нам песню?" — предложил Всеволод Анисимович. Включили радио. И полилась, полилась протяжная народная песня. Уже всех гостей разморило, давно смолкло радио, стихли разговоры о литературе, а песня все льется и льется.

На вечерней заре развозили до метро гостей из дружественных стран Азии, а также борцов за мир. Один пожилой новгородский секретарь обкома, перед тем, как выйти на пенсию, вспомнил строгие черты чуть удлиненного и все же правильного лица хозяина и сказал, как бы про себя: "Хороший человек, наш Всеволод Анисимович".

В гостях у Михалкова

"В самый, в самый раз к обеду, там все и обсудим", — сказал Сергей Владимирович, знакомясь с гостями в своей московской квартире. Поговорить о судьбах литературы народу прибыло много — из соседних краев и областей, а также члены Академии педагогических наук. Гостей быстро доставили к дому Сергея Владимировича на такси. Там их уже ждали. На столах среди тарелок с окороками пестрели разноцветными наклейками бутылки. Гости шумно рассаживались за столы. Никита Михалков и Андрей Михалков-Кончаловский сели рядом с членами Академии педагогических наук. И настолько радушен, сердечен оказался хозяин, что буквально через час один молодой родственник Сергея Владимировича с чувством воскликнул: "Известно, что все любят своих родных и близких, но я больше всего люблю "Дядю Степу". Голос крови заговорил, — улыбнулся Сергей Владимирович и, пристально посмотрев на Никиту Михалкова и Андрея Михалкова-Кончаловского, строго добавил, — мало еще наша кинематография уделяет внимание небольшим язвам нашей жизни. Чаще смотрите киножурнал "Фитиль". Сергей Владимирович обвел взглядом столы и тихо сказал: "В некоторых краях и странах запрещено смотреть журнал "Фитиль", и к тому у них есть основания". Принесли жареных тетеревов. Запили "Зубровкой" и "Зверобоем". Разговор о литературе принял задушевный характер. Заговорили о детской литературе. "Сегодня уже не те дети, что тридцать лет назад. Они постарели на тридцать лет, а наша кинематография, — Сергей Владимирович строго посмотрел на Никиту Михалкова и Андрея Михалкова-Кончаловского, — недостаточно это учитывает. Принесли жареных перепелок. Запили "Зубровкой" и "Зверобоем". Разговор о литературе принял откровенный характер. "Из всех жанров литературы я больше всего люблю драматургию, — заметил Сергей Владимирович, — а из всех пьес свою пьесу "Эхо" в Центральном театре Советской Армии. Там акустика хорошая. Патриотизм нужно воспитывать с пеленок, — и добавил, строго посмотрев на Никиту Михалкова и Андрея Михалкова-Кончаловского: — Наша кинематография недостаточно это учитывает. В каждых яслях надо устроить просмотровый зал". Принесли жареных куропаток. Запили "Зубровкой и "Зверобоем". "Где бы я ни был, — пожаловался Сергей Владимирович, — в Верховном Совете, в Академии педагогических наук, в дружественном Афганистане — мой мозг продолжает работать. Вот и сейчас я размышляю — кому присудить Ленинскую, а кому — Государственную премию. А ты как считаешь?" — неожиданно спросил Сергей Владимирович у своего молодого родственника. Тот покраснел и подавился костью куропатки. Сергей Владимирович улыбнулся и добавил? "Я требователен к молодежи. У меня есть к тому основания".

За окном догорал неторопливый по зимнему морозный день. За горизонтом, томясь, угасало солнце, отражаясь в очках Сергея Владимировича. "А не спеть ли нам?" — предложил, чуть заикаясь, Сергей Владимирович. Запели. И полилась, полилась волнующая молодежная песня. Уже разморило Никиту Михалкова и Андрея Михалкова-Кончаловского, а песня все льется и льется.

Уже перед рассветом увозили на такси гостей из соседних краев и областей, а также членов Академии педагогических наук. За столом остались родные и близкие. Допивали "Зубровку" и "Зверобой". Один молодой родственник Сергея Владимировича с трудом приподнял голову, узнал по очкам хозяина, посмотрел на него и задумчиво сказал, как бы про себя: "Хороший человек, наш Сергей Владимирович".