СПб., осень 1988
* * *
Шевелится нога во сне.
Трамвай поехал на свою работу,
Тряся моими стёклами. Китаец
Как будто побежал за горизонтом,
Кивнул, поморщился, и вот
По крышам задрожало солнце,
Волнуя крыш прекрасный балаган,
Который молится своим богам.
Зачем проснулся? Лучше б спал да спал,
С испугом глядя и томясь на воды снов,
Бежал багдадским вором бы, взлетал
Над странным и немыслимым развалом
Своей преображённой рожи, словно
Провёл мне кто-то по мозгам какой-то тряпкой.
Потом пошёл куда-то, как слепой,
Стуча и щупая чувствительнейшей палкой -
И вот уже я - трепетный цветок,
Прекрасной сорванный рукой, прекрасным носом
Вдыхаемый и окружённый взором
Таким, что сердце стало соловей..
Вот так лежу. А за тончайшей стенкой
Далёкий раздаётся где-то храп.
* * *
НА ЕЛАГИНЕ
Как будто распекает сверху мать -
Так вот сегодня припекает солнце
На островах. Бегут, шурша, спортсмены.
Их странные фигуры вкруг дворца,
Как медленные в дымке муравьи
Шевелят усом, вертят головой,
Прочли афишу, встали мне спиной,
Мелькнув лицом, как в медленном кино…
Слипаются глаза. Спешит куда-то туча,
Гудит далёкое Приморское шоссе…
………………………………………..
* * *
Дома между окон бегут, пропадая.
Автобус качает, как будто он челюстью ест.
Пассажиры тихонько о чём-то болтают.
И газета в руках скалит зубы про будущий съезд.
Или это прошедший, не помню, когда ренегатов
Положили, чтоб поезд по рельсам прошёл.
И они, трепетали, как чудные гады,
Чтобы кто-то сказал, задыхаясь, в лицо: "хорошо!"
Скорость около ста. Города, как от смеха дрожали,
Когда шли эшелоны с глазами в щелях на восток.
И какие-то, ангелы вроде, ночами над ними кружили,
От сомненья не чуя ни крыльев, ни ног.
Эх, газета! Рассказывай каждому вору
Про такие дела, где свистел Днепрогэс.
Я ж запрячусь за кресел дрожащим забором,
Чуть выглядывая на тебя из прищуренных глаз.
* * *
Гляжу ли я задумчивым наганом,
Смеюсь ли я свирепым псом,
Или в кабак вступаю твёрдыми ногами,
Подняв надменное и гордое лицо,
Иль про Охапкина пишу, сбирая брови,
А то лежу, не глядя в потолок,
Но слышу, как бежит, спеша по крови,
Горячих чувств прекрасный ток -
А то очнусь, пройдусь ларьками прохладиться,
Встречая самых неожиданных идей…
Ах, как же угораздило родиться! -
"Как отраженье в неожиданной воде!"
* * *
Грузовик не уйдёт без следа.
Он придёт и спокойно расскажет,
Как больно закипает в радиаторах вода,
Иль на спине лихая едет кража.
Мечты, мечты, где ваши полпустыни,
Когда разденешься в своей коробке -
А там вода кричит в далёком кране,
Или из глаз свисает подлинная тряпка.
И ты, желая что-то укокошить,
К стене, как бы раскрывши рот, прикладываешь ухо.
А там иначе: радио рокочет,
И одинокий вой, и в горле сухо.
* * *
Мосты повисли над водами.
Казалось, было так всегда.
Но странными восточными во сне годами
Вдруг с карты исчезали города.
Я закрываю глаз над сонным Петербургом,
Где ветер осенью казаком в бурке
По крышам медленно скакал, нахмурясь,
И солнце искоса за ним смотрело, щурясь.
Так мирно и торжественно бежал,
Рождая с каждым облаком пожар.
А предо мною крытые железом крыши
Лежали стадом сохнущих баранов.
Но кто-то, прячущийся выше,
Казалось, мне шептал, что рано.
* * *
Луна застыла в небе, снова поплыла.
Мы были тихим и, вообще-то, добрым парнем.
Ты, помню, дёрнул за шнуры в колокола,
Но оглянулся - и стоишь на псарне.
Но в душах - синева, и крылья понесли.
Однако ж кто-то там, в Кремле, тоскует.
И всё великолепие земли
Плывёт в глазах и никого не критикует.
Вот встали на колени. Год за годом шёл.
И близкий Бог завис, крылом гоняя небо.
И рук подвижный частокол
Ходил меж звёзд… И ты не помнил хлеба.
Там, где-то далеко, что ли в горах
Кишели пули в телесах убитых,
Под южным небом, храбрый, храбрый прах,
Ещё не до конца живыми крыльями накрытый.
А ты, увидев столько славных тел,
С луной в окне лежал и ждал от них совета.
Но нет, увы, не кончился молчания предел,
А время гонит, гонит прочь… Когда ж к ответу?
|
